Отборщики фестиваля определили шорт-лист Любимовки-2017. Выбор был непростым, программа будет насыщенной.

Читки пьес пройдут со 2 по 9 сентября. Расписание будет опубликовано в середине августа.

 

Наталья Блок «Меня волнует вся х**ня», Херсон

Анастасия Лобанова, театровед:

«Наталья Блок — молодой украинский драматург, основатель феминистской группы «Иная», ЛГБТ-активистка. Герои ее новой пьесы молодые художники, совокупляющиеся в День Победы под Рейхстагом, бросающие тусовки в Киеве ради того, чтобы нюхать фен на востоке Украины, зарабатывающие БДСМ-сессиями на освобождение друга их плена. Их сексуальная жизнь выходит за рамки гендерных представлений о ролях женщины и мужчины, однако внутренняя свобода заканчивается при первых же столкновениях с патриархальным и жестким обществом, где быть женщиной и любить по-прежнему больно. Главный рецепт выживания в постсоветском мире, где стереотипное мышление превалирует — не только ментально перестать быть женщиной, но и физически».

 

Екатерина Бондаренко «Женщины и дети», Москва

Вера Сердечная, театральный критик:

«В названии пьесы отражен болезненный перекос в истории русской семьи: трагическое сокращение мужских ролей. Сложно построенное исследование наследственных психологических травм восходит по законам психоанализа от детских проблем – к проблемам рода, прабабушек. Микроскопически подробно раскладывая повседневность на реплики и действия, автор добивается не только точного воссоздания картины, но и эффекта остранения. А кроме того, дает надежду на то, что существуют механизмы преодоления родового «проклятия».

 

Анастасия Букреева «Ганди молчал по субботам», Санкт-Петербург

Кристина Матвиенко, театральный критик:

«Рассказ мальчика, предпочитавшего любой лжи, даже спасительной, – молчание. Рассказ о своей семье и дружбе с бомжихой Лизой, сидевшей в подземном переходе и мывшейся в городском фонтане. Лиза, которая чувствует себя в любом месте как дома, научила мальчика Мота молчать, как Ганди, по субботам. И когда он стал это делать – все вокруг, от предательства отца до суетливости матери и маразма дедушки, – стало выпуклым и непереносимым. Так Мот понял, что слова мало что значат, что взрослые врут и что с несчастной Лизой он чувствует себя гораздо счастливей, чем в кругу семьи, где на десерт – шоколадный торт с ненавистными грецкими орехами. Там, где ссорятся и предают друг друга взрослые – детям нечего делать, как в фильме Звягинцева «Нелюбовь».

Анастасия Букреева берет юношескую, по-сэлинджеровски щемящую тему и разворачивает ее в пространстве современного Питера: некрасивого большого города, в подземных переходах которого матери теряют своих детей».

 

Ирина Васьковская «Визит», Екатеринбург

Вера Сердечная, театральный критик:

«Пьеса-плач, пьеса-поэма. Ирина Васьковская исследует природу сексуальности, неустрашимо вскрывает темные и запретные темы скальпелем ветхозаветной поэзии, в частности, демонстрируя работу механизма психологического вытеснения. Многомерный мифологизирующий текст, в сложном ритмическом рисунке которого сплетаются разные культурные и речевые пласты, главные из которых – Песнь Песней; психоанализ; русский уличный. Драматическая мозаика полилога свидетельствует о выходе автора на новые жанровые рубежи».

 

Инга Воск «Гриша», Лос-Анджелес

Андрей Пронин, театральный критик:

«Будни русской шпионки в Америке. Главная героиня разрывается между профессиональной и личной сферами: с одной стороны, таинственная смерть русского чиновника в американском отеле (явный намек на Михаила Лесина), с другой, разлука с четырехлетним сыном Гришей, который в отсутствие матери стал разговаривать трехэтажным матом. Гришины матюки звучат протестом против мира лжи и приспособленчества, разлучившего его с матерью. Действие пьесы целиком сосредоточено в интернете, что придает ей документальности, хотя постфактум задаешься вопросом: уж не Бартон Финк ли в юбке перед нами? И не звучат ли эти диалоги исключительно в сознании начинающей сценаристки, тщетно пытающейся сочинить эффектный синопсис для американской киношколы?»

 

Марина Дадыченко «Карась», Санкт-Петербург

Татьяна Джурова, театральный критик:

«Затруднённость человеческих коммуникаций в пьесе «Карась» предметизирована в мобильном телефоне. Способ связи (ее прерывистость, искажения, фрагментарность), – становится действующим лицом, он важнее, и содержательнее, чем информация, точнее, те ее крупицы, что считываются в диалоге матери и дочери. Подтекст отношений, давняя катастрофа, разделившая Катю, зачем-то купившую в магазине живую рыбу, и теперь не знающую «как её убить», и мать Алёну, путешествующую по Индии в поисках «просветления» и в компании как бы уже «просветленной» попутчицы, так и не выходит в «текст», которым они обмениваются по скайпу. Роль «текста» парадоксально отводится фону, общему плану: рыба, в агонии бьющаяся на полу, случайные чужие лица, запахи и звуки чужой страны, возникающие в «кадре» на общем плане, наконец, финальная точка путешествия Алёны и Дарины – Ганг, священная река, «река мертвых», несущая раздувшиеся трупы покойников, по ходу действия вытесняют передний план, становятся главным действующим лицом. вытесняют лица героинь. Именно «общий план» говорит с нами, сообщая куда больше, чем мучительно трудный диалог матери и дочери, каждая из которых по своему проходит путь не/приятия смерти».

 

Максим Досько «Лабрум», Минск

Павел Зорин, режиссёр, драматург:

«Максим Досько впервые привлек к себе внимание небольшой пьесой о водопроводчике, съездившем в Лондон. Своим новым текстом Досько доказывает, что он не случайный представитель минской школы, и способен встать в ряд таких знаковых белорусских драматургов, как, например, Павел Пряжко, или Дмитрий Богославский. Пьеса «Лабрум», как и любая другая талантливо написанная антиутопия, неизменно вызывает приступы дежа вю, открывая обширную, подробно выписанную и мрачную панораму части постсоветского пространства, превратившуюся в зону отчуждения, где люди делятся на касты бездумных «уродов» и пытающихся сопротивляться стремительной деградации «наших людей», чьё единственное спасение – глушить суррогатным алкоголем приступы головной боли и вести пьяные разговоры. Досько бросает вызов современным режиссерам своей пьесой-романом, стилизованным под дневник и вызывающим эффект полного погружения, или как сейчас модно говорить – иммерсивного театра».

 

Мария Дудко «На сцене», Москва

Павел Руднев, театральный критик:

«Тут меня заинтересовал образ трансвестита – Аллы Транса. Взрослый могучий мужик, представляющий себя женщиной, ведущий себя как женщина. Но вместе с тем способен, как артист, переключать гендерные роли. Впервые встречаю в пьесах новое «амплуа» – гомосексуалиста-филистера, который самооправдывается через психологические, бытовые, мещанские мотивы. Герою не свойственны все литературные приметы героя-гея: травма, социофобия, сопротивление обществу, социальный протест, какая-то типическая философия героя с его непростым выбором. Герой не воспринимает себя как аномалию, он внутри себя выработал понимание себя как скучной нормы. Это герой, не чувствующий себя исключительным. Он как все, одомашненный. Он такой потому, что в нем есть и маскулинность, мужская рассудочность и женская истеричность (потрясающая сцена конфликта с милиционером) – и это нормально переключать регистры пола, это скучная повседневность. Герой с детства понял свою природу и уже успокоился в поисках самоопределения, забытовел. Это довольно интересно, так как российский театр тему героя-гея трактует часто либо как пародию (типа «примадонн» – волосатые мужики нацепили белые колготки, ха-ха-хи-хи-хи), либо как социальную травму, в трагическо-героической интонации. Здесь появляется какой-то принципиальной новый типаж. Гете ведь тоже в «Фаусте» рвёт со средневековым представлением о бесе: и вместо дьявола-протагониста и трибуна, идеолога зла предъявляет нам Мефистофеля-филистера, что блестяще в фильме обыгрывает Сокуров».

 

Андрей Иванов «С училища», Москва

Татьяна Джурова, театральный критик:

«Текст Андрея Иванова есть искушение классифицировать как крепкую мелодраму. В пьесе есть любовь, предательство, убийство, смерть. В ней бушуют нешуточные «шекспировские» страсти, подкидывающие и переворачивающие сознание читателя будто «русские горки». Страсти эти – принадлежность и суть низового, сугубо современного мира, мира люмпен-пролетариев, пьяниц, юных гопниц, торгашек, убийц, который говорит на своем особом, карнавальном языке, мира, живущего по суровым «понятиям», где если любовь, то непременно «до гроба». Мира наивного, страшного, прекрасного и бесконечно страстного, в переплетении судеб и сюжетов которого по воле автора заложены призраки «Маленькой Веры», «Отелло», «Кармен» и «Игры престолов». Суть в том, что протагонистом истории оказывается человек ординарный, драматический, чуждый миру высоких страстей, бушующих на дне. Однако и он вовлекается на орбиту этих страстей, становится участником игры, где ему отведена автором самая не лицеприятная роль – роль предателя».

 

Аня Кизикова «Перемать», Екатеринбург

Павел Зорин, режиссёр, драматург:

«Анна Кизикова в пьесе «Перемать» привносит, в казалось бы, избитый сюжет о ненависти между дочкой и матерью несколько тонких нюансов, которые переворачивает историю с ног на голову. И перед нами уже монолог не о ненависти, а о любви, которая замыливается и часто бывает просто не видна в потоке «нормальной жизни».

 

Маша Конторович «Мама, мне оторвало руку», Екатеринбург

Кристина Матвиенко, театральный критик:

«Взгляд автора пьесы – остроумной, видимо, и откровенной девушки, трогает и обескураживает одновременно. Потому что она не сентиментальная, но и не злая. Мечтательная старшеклассница Машка из Екб (Екатеринбурга) шатается с друзьями по улицам и чужим «впискам», выпивает с подружкой, разговаривает с мифическим Старменом и выкладывает ролики в ютьюбе. Она – лузерша с одним лайком под роликом, и тот лайк – ее собственный. Ее ругает мама – за то, что не медалистка, серая мышка, и без воли, как у инвалида Войчича. Ее учит жизни тупая тетя Света – как купить кружевное белье и заманить мужика. У нее прикольная бабушка – на свои «гробовые» готова отправить их с мамой в Таиланд. Но Машка, слава богу, умная: она не слушает ни маму, ни тетю Свету, ни родственников. Она – за старость, в которой нет «бутиков с мазиком и холодной котлетой» и передачи «Пусть говорят». Ничего такого, чтобы жить по-другому, Машка не делает: но однажды ложится на рельсы и лишается руки. С подшитыми рукавами она теперь будет ходить по Екб и кататься на качелях – потому что бессмертна.

Умения сохранить в пьесе живую, свободную манеру говорить и размышлять у Маши Конторович хватает на то, что мы слышим ее героиню и хорошо понимаем, почему ей непросто жить, но и почему ее жалеть не надо. У автора – объёмная оптика, и это волшебным образом сохраняет в драматургии то, что интересно и неоднозначно в жизни».

 

Полина Коротыч «Я на Шостаковича 5», Санкт-Петербург

Павел Зорин, режиссёр, драматург:

«Пьеса Полины Коротыч, рассказывающая о жизни молодых звукорежиссеров, создает впечатление прозрачного, лёгкого, не лишенного самоиронии текста. Однако не все догадываются, как тяжело создать в пьесе ощущение легкости и непринужденности. А значит, автор, добившийся такого эффекта, как минимум талантлив и трудолюбив, что само по себе достойно внимания для нового на Любимовке имени. А возможно, что подобные, как бы лишенные жесткой структуры, непринужденные, как прогулка и разговор на кухне, тексты могут запечатлеть портреты целого поколения, как это было в случае культовых «Я шагаю по Москве», «Застава Ильича» или даже «Кеды».

 

Дарья Ларионова «Бог Мишка», Самара

Анна Банасюкевич, театральный критик:

«Пьеса молодого самарского автора – фантасмагория, вырастающая из бытовых реалий: семейное застолье, теряя черты старательного благообразия, превращается в страшноватый балаган: бабушка с деменцией путает имена, забывает, сколько у нее детей, немолодая дочка влюблена в Дэвида Боуи, одна внучка удирает из дома, другая, сотрудница тюрьмы, сыпет уголовным жаргоном. Виновник торжества, молчаливый дед по имени Мишка, то и дело норовит ускользнуть из-за стола, чувствуя опасность и принуждение: голоса в его голове обсуждают происходящее и советуют «вызвать ментов». В текстах персонажей смешано высокое и низкое, бытовое и абстрактное – говорят про Ригвету, цитируют Гегеля, а явившийся по вызову полицейский не только снимает колокольчики, висящие, якобы не по фэн-шую, но еще и оказывается кришнаитом. При всем густом парадоксализме, текст Ларионовой – не нагромождение эффектных деталей; «Бог Мишка», скорее, о космосе внутри каждого человека, о безграничном подсознании, прозревающем странное в обычном».

 

Антон Лоскутов «Рождество», Сергиев Посад

Андрей Пронин, театральный критик:

«Детектив, укутанный в пышную литературную обертку, временами напоминающий Фолкнера и больше похожий на прозу, чем на пьесу, хотя это обстоятельство может стать хорошим вызовом для сильного режиссёра».

 

Ольга Малышева «Всё спокойно», Алматы

Павел Зорин, режиссёр, драматург:

«Всё спокойно» Ольги Малышевой – притчеобразная пьеса об одном дне из жизни алма-атинских белых воротничков. Их день напоминает день сурка, вот только повторяется не по кругу, а, похоже, по спирали, с постоянно увеличивающимся ощущением опасности и тревоги: вот-вот начнется то ли землетрясение, то ли государственный переворот. В особенном контрапункте с душной атмосферой тревожности существует тонкая авторская ирония, скрытая в диалогах, которые прописаны с необычайным «чувством слуха», почти на уровне вербатима».

 

Наталья Милантьева «Пилорама плюс», Москва

Анна Банасюкевич, театральный критик:

«Пьесы Натальи Милантьевой – все разные: «Подвал» рассказывал о замкнутой иерархичной жизни в женском монастыре, «Ребенок для Оли» – сдержанная мелодрама об одиночестве и спекуляции, а «Пилорама плюс» – страстная драма о дремучей любви. Саша – работяга, плотник, Катя – его бывшая одноклассница и предмет вождения. Но Катя – музыкант, она совсем из другой сферы, а еще – замужем. А еще у нее ребенок. Череда нелепых, опасных встреч, коротких разговоров, полных насилия и унижения, сумасшедшие пьяные письма с признаниями и угрозами. У героя – одна любовь, но две жизни – дневная, когда караулит и объясняется, и ночная – когда в пустом цехе пьет водку и разбирается со своей жизнью. Значительная часть пьесы – разговоры Саши со станками – его чувственное безумие и тотальное одиночество оживляет неодушевленное. Главное, что захватывает в этом тексте – увлекательная несоразмерность банальной ситуации и какой-то средневековой темной чувственности».

 

Йося Олишевский «Как я стал разговаривать с Толиком», Смоленск

Павел Руднев, театральный критик:

«Молодой парень беседует в одни ворота с психоаналитиком, его разум серьезно потрясен. Классический социофоб, в котором я лично узнаю отчасти самого себя: причина раздражения – общество, требующее от тебя бесконечного общения, включенности, соблюдения социальным стандартам («когда ты уже женишься?», «когда зарабатывать начнешь?»). И постоянно зудение, чесание языка – многочасовые телефонные переговоры, разговоры и музыка в транспорте, сопровождающий повседневную деятельность неудержимый бессмысленно-описательный речевой поток, мешающий герою сосредоточиться. Герой сходит с ума на почве языка – и этой проблеме с большой радостью порадовались бы структуралисты: герой – социофоб, чурается общения, так как не может вполне обладеть своим языком. Язык – сложнейшая структура, запутанная логика, язык – это мучение, язык требует вечного освоения, язык не присваивается, не дается, ускользает от героя, его закон не осваивается. Герой наблюдает, как то, что составляет для него главную тайну, главную проблему, то, что ускользает из рук, – загадочный, непостижимый язык – другими бездарно тратится, растрачивается».

 

Богдан Перепалец, Олег Перепалец «Убийство», Барнаул

Зина Кравченко, театровед:

«Главный герой, поселковый барыга Богдан осмысляет с точки зрения морали устранение своего противника. Что важно, ему незнакомо страшное чувство невозможности повернуть все назад. Пытаясь разобраться в природе вины, он вспоминает слова убитого перед смертью, что «грех будешь чувствовать», а греха нет! И вины нет! И жизнь продолжается! Таким образом, находясь в состоянии незаконченного разговора с жертвой, Богдан откапывает труп, сидит так и курит с ним рядом. В городе жара, и всё действо словно плывет в этом мареве «ненаступившего послевкусия убийства». Вопросы, на которых не будет ответа, не привязанные ни к чему символы и загадки, таинственная обыденность».

 

Александр Савуха «Едва уловимые мстители...», Минск

Павел Зорин, режиссёр, драматург:

«Едва уловимые мстители» – ироничная история о любви бомжа Володи к алкоголичке Александрочке, где снова решается вопрос, что победит – Любовь или Деньги? Причем фантазия автора не только лихо закручивает сюжет, но и рассматривает под всеми углами юмора все возможные аспекты этого вопроса: Любовь, Деньги, Деньги за Любовь и даже – Любовь Денег (целая сюжетная линия отдана любви между 50-ти и 100-долларовой купюрами, сбежавшими из одного толстого кошелька, чтобы найти свое счастье)».

 

Александр Середин «Гимнастический козёл», Харьков

Наталья Дубашинская, журналист:

«Гимнастический козёл» – пьеса, написанная в жанре театра абсурда: пока пытаешься понять логику происходящего в тексте и наслаждаешься остроумными диалогами, сумбурные образы наполняются в голове совершенно конкретными ассоциациями и потихоньку становится жутко. История закончилась грустно, иначе и быть не могло. Зато текст уже начали разбирать на цитаты».

 

Дима Соколов «Родной», Москва

Анастасия Казьмина, театровед:

«Одно из самых бурных обсуждений было после читки пьесы Дмитрия Соколова «Родной». Мнения разделились, вызывает ли симпатию и сочувствие главный герой, молодой парень, уехавший из местечка под названием Родной в Москву поступать на актёрский факультет, осознавший себя геем и читающий пронзительный и одновременно жалкий монолог о том, что его жизнь – это втулка в унитазе. Режиссёр Александр Вартанов для читки на главную роль выбрал актёра Александра Горчилина. Его игра усилила ощущение неопределенности, аморфности и беспомощности персонажа, в голосе слышались тотальное безразличие и апатия.

В пьесе интересно монтируются диалоги персонажей и монологи матери героя о его детстве. Возникает две параллельные реальности – относительно беззаботное детство и настоящее, наполненное страхом и стыдом перед самим собой, потерянностью в этой жизни. Одна из главных проблем, которая мучит героя, какой бы выбор он ни сделал, ему придётся убить часть себя. Лексика, поступки героя, порой мерзкие и жестокие, но в финале автор возвращает его в город Родной к матери. У зрителей возникло много интересных трактовок текста, даже путь, который проходит герой, был воспринят по-разному, и как деградация, и как духовный рост».

 

Ринат Ташимов «Первый хлеб», Екатеринбург

Павел Зорин, драматург, режиссер:

«Ринат Ташимов – актёр Коляда-театра и ученик драматурга Николая Коляды – ярко выделяется на фоне уральской школы драматургии своей самобытностью, неизменными национальными мотивами, склонным к мистицизму образным строем. В новой пьесе Рината «Первый хлеб» есть все приметы его фирменного стиля, но есть еще кое-что очень важное, свидетельствующее о его росте как тонко чувствующего современность драматурга. Скорее всего не сознательно, но это не значит, что совершенно случайно, Ташимов показывает в своём тексте, как изменилась российская реальность за последние лет шестьдесят-семьдесят. Если советский драматург Володин, испытавший экзистенциальный ужас второй мировой войны, несмотря ни на что заклинал своих современников «Стыдно быть несчастливым!», то в наше время, когда словосочетание «уехать на войну», воспринимается так же обыденно, как «вахта на севере» или «отпуск в Крыму», Ринат Ташимов вкладывает в уста своей героини, полоумной бабки Нурии, не менее важную формулу о том, что не надо бояться жить: «Люди боятся чего-то, боятся, боятся, боятся. Убивать – не боятся, воевать – не боятся, дома рушить – не боятся, а жить боятся». В мире, где из-за этой трусости происходят войны, расцветает коррупция, не прерывается череда бытовых убийств, бабка Нурия празднует жизнь, играя на баяне для всех считающих её сумасшедшей, и не боится говорить правду всем «мужчинам-трусам»: и её внуку, уезжающему погибать на войну, и её мужьям-героям прошлых войн, лежащим на кладбище, где памятники с православными крестами, красными звездами и мусульманскими полумесяцами сравняли с землей».

 

Тоня Яблочкина «Юра», Москва

Наталья Дубашинская, журналист:

«Юра» – история с гладко выстроенным сюжетом, понятными персонажами и закрытым финалом – всё, что так нравится зрителям, приходящим в театр переживать и сочувствовать. Для сочувствия в тексте Яблочкиной поводов более чем достаточно: старшеклассницу Асю нельзя назвать трудным подростком – к экзаменам готовится, поступать в институт собирается, пьёт пиво, только чтобы не выделяться, признаётся, что курить пробовала, но неуверенно добавляет: «наверное». И всё равно Асе крепко достаётся от отчима, на мамину поддержку рассчитывать не приходится. Сбежать бы из дома – да так называемые друзья тоже только кричат и выгоняют. В Голливуде Асю из этого бытового ада обязательно бы спас положительный герой из соседнего дома, но мы не в Голливуде, поэтому название пьесы вовсе не намекает на хеппи-энд».

 

Игорь Яковлев «На луне», Уфа

Валерия Корнильцева, театровед:

«Пьеса «На луне» обращается к остросоциальной проблеме взросления и формирования подростков. Мы знакомимся с главным героем, четырнадцатилетним Максом, страдающим от неразделенной любви. Но мы не просто наблюдаем за его миром со стороны, а благодаря автору погружаемся в этот мир и сталкиваемся с его физиологией. Главного персонажа на читке озвучил Сергей Фишер, а за остальных героев текст читали студенты Щепкинского училища Никита Шишкин и Арина Менухова. Режиссёр Тимур Шарафутдинов намеренно отдал «подростковый» текст взрослому актеру, давая зрителю возможность вернуться в тот сложный возраст. Потому что эти дети играют во взрослую жизнь, они хотят, в первую очередь себе самим, казаться «взрослыми». И соприкосновение со взрослым миром происходит через подражание увиденному в кино, в порно. Для них по-прежнему остается важной сказка «про рыцарей, бьющихся на поединке за сердце прекрасной дамы», но в то же время они пытаются выразить себя через физиологическую подробность взрослого мира».